Правильное дыхание - Д. М. Бьюсек

Оля мечтает оказаться на ее месте, так как чувствует себя крайне паршиво, а тут, к ее ужасу, кто-то еще и начинает сердобольно охать: «Кто же знал…», «бедная девочка…»

ЕВ: – Правильно, сначала сами в проститутки ее записываете, а потом переживаете! (Химичка тихонько: «А я и не записывала!»)

НА: – Елена Васильевна, вот зачем сразу такие слова – «проститутка», «гулящая» – ну, в самом деле. В конце концов нам же никто этого не рассказывал – а какие у нас были основания не верить Олиной маме и ее классному руководителю? И почему, если всё это так, бабушка не подошла в школу, не поговорила? И от самой Оли я тоже никогда ничего не слышала.

ЕВ: – Бабушка и погулять-то выходит с трудом, о чём вы. А что касается Оли – так вы ей сами слова сказать не давали.

НА: – Ну вот это уже совершенно не так. Олечка, ты же всегда могла ко мне подойти как к завучу по воспитательной работе. С Любовью Борисовной у вас отношения, помнится, не заладились, но я бы тебя всегда выслушала. И вообще, товарищи, если всё это так – надо же что-то делать? Принимать какие-то меры? Нельзя же это так оставить, чтобы девочка до такой степени перерабатывала – и с родителями поговорить в конце концов… – остальные начинают участливо шуметь: «ужас какой…» «да-да, всегда была такая умничка…» «вынести вопрос на…»

ЕВ: – Да это бесполезно совершенно.

Оле наконец удается кое-как собрать себя в кулак:

О: – Спасибо, мы с бабушкой и так прекрасно справляемся. Ей уже лучше, а кроме того, с апреля прибавят пенсию, так что работать на почте я тоже перестану. («Надеюсь, тому, что ей удалось вытянуть из бабушки, это не противоречит».) Извините, больше такого не повторится, и, можно, я уже пойду, бабушке укол надо делать.

ЕВ: – Конечно, Оля, иди скорее.

Оля вылетает из учительской, последним усилием сдерживая слезы. Теперь надо срочно найти место, где можно спокойно отрыдаться – в школьный туалет она добровольно не зайдет даже в таком состоянии, лучше уж вызывающий более теплые ассоциации кабинет истории. Всхлипывая, закрывает за собой дверь, подходит к первой парте среднего ряда, ставит на пол сумку, снимает с парты оба стула, и садится прямо на парту. Какое-то время так и сидит, повесив голову и шмыгая в ожидании притока рыданий. Поскольку он что-то задерживается, вздыхает, залезает на парту с ногами, скрещивает их по-турецки, закрывает глаза и начинает правильно дышать – долго-долго выдыхает из живота. Постепенно незаметно для себя проваливается в подобие полусна-полутранса – незаметно, так как занята рациональным осмыслением ситуации, раз уж эмоциональное можно считать завершившимся.

«Итак, что мы имеем и почему я так расстроилась. Интересно, что глаза закрыты, а как будто все вижу со стороны – вот сама сижу, вот слева стол с пачкой тетрадей, вот карты, вот доска… Не отвлекаться. Почему так расстроилась – себя стало жалко? Нет, жалость так не ощущается, скорее унижение. Поскольку стараниями Елены Прекрасной и Лидии Дмитриевны имеем полную люстрацию моего темного образа. Страшен, конечно, не сам факт. Жутко то, что я теперь перед всеми этими мерзавками, как на ладони. Никакого прикрытия. Сиротка Ася, как она есть, которую теперь можно жалеть, похлопывать по плечу, спрашивать о здоровье бабушки. На которую можно смотреть свысока с позиций уже не ханжей, да еще и ханжей неосведомленных, а просвещенных благотворительниц: „примем меры, школа тебе поможет“, ууу, б*ди, и вот как теперь от вас прикажете спасаться, ведь придется искренне реагировать на все ваши причитания, без всегдашней фиги в кармане? Так, а сейчас еще раз – что мы имеем? Была Оля – внутри белая и пушистая, снаружи – б*дь. Осталась Оля – белая и пушистая, как снаружи, так и внутри. И никак уже эту наружнюю пушистость не исправишь, поезд ушел, хорошо сидим. Так, а внутренняя? А что внутренняя? А то, что если куда-то деть внутреннюю пушистость, то опять получится, что я им дурю головы, только уже наоборот: думают, что я сиротка Ася, не подозревая, что за сиротской личиной скрывается – кто? То есть, рассуждая логически, надо становиться б*дью, причем срочно. Черт, а ведь это непросто – тут я если и подкована, то только теоретически. Это что же – бежать ложиться под первого встречного? Нет, стоп, во-первых, нафиг мне первый встречный, когда у меня уже имеется адекватный предмет воздыханий. И раз я теперь записываюсь в б*ди, то на морально-статусно-возрастные препоны мне уже чихать. А во-вторых, при этом ведь совершенно необязательно вот так вот сразу и ложиться. Чтобы лишиться внутренней пушистости, достаточно ерунды – и, кстати, по какому-нибудь вполне вероятному сценарию. К примеру, чего далеко ходить – вон там на столе лежит пачка тетрадей. С 90%-ной вероятностью ее здесь оставил историк – вряд ли забыл, но, может, рук не хватило – и если это так, то он со 100%-ной вероятностью об этом помнит и скоро за ней вернется. Войдет – а тут я. Главное, заранее настроиться, чтобы потом не теряться. На что настроиться-то? Ну, как, на что-нибудь облегченно-банальное, но чтобы хватило для правильного самоощущения. Что-то сказать? Зачем, он и так все знает. Лучше сразу к делу – подойти – и – и – и – и чмокнуть его куда-нибудь. Поближе к губам, но даже если и промахнусь, самого факта будет достаточно. Хотя лучше уж не промахиваться – чтобы было потом, что вспомнить. Хорошо, а историк что? А историк у нас человек приличный и порядочный: разумеется, сразу поднимет скандал, ну, в своем духе, саркастический, возможно, онегинского типа – почитает мне мораль, возмущенно посопит, я честно поклянусь, что больше не буду, – и всё, мирно разойдемся. Его совесть чиста, моя репутация – теперь уже в моих глазах – распрекрасно испорчена, нет, правда, чудесный был бы вариант, надо его продумать почетче, чтобы сработало без задоринки – вот я встаю, да, вот он подходит – говорит, допустим…»

СН: – Ольга Пална, слезайте с парты, мне кабинет надо закрывать.

«Да, вот, что-нибудь в таком духе, я же еще сижу на парте, наверное, и слезть-то не успею, значит, надо прикинуть, на каком уровне его лицо окажется по отношению к моему – это если он подойдет поближе…»

СН: – Ольга Пална! Ольга Пална, просыпайтесь.

«Ну, что он заладил со своей Ольгой Палной – то есть, придется слегка подать вперед…»

СН: – Ольга Пална. Сейчас я буду медленно считать до трех. И на счет три вы придете в себя.

«Тут еще с его носом надо будет как-то аккуратно обойтись – а это что за звуки?»

СН: – Раз – два – три, – на каждый счет делает паузу и щелкает пальцами прямо у Оли над ухом. На третий раз Оля вздрагивает и открывает глаза. Секунду отказывается им верить, потом мысленно кричит себе: «Ну! Какая разница, спишь или нет, такой шанс!», по точно заданной траектории быстро наклоняется вперед и целует историка прямо в губы.

В процессе – а она не собирается его прекращать, расчитывая, что историк первый возмущенно прервет контакт, и растягивая удовольствие, – Оля до конца осознает, что происходящее ей не снится, и это приводит ее в такой восторг (excitement! – это именно оно, непереводимое), что она обращает мало внимания на чисто физические ощущения – а надо, чтобы для воспоминаний осталось что-то существенное. Но как только ей приходит в голову эта важная мысль и она еле успевает уловить, что и сам процесс ей, кажется, нравится, историк все-таки отстраняется – и она опять открывает глаза.

Пару секунд историк остается на месте, а потом поворачивается, подходит к своему столу и начинает методично засовывать тетради в портфель, который он так и не выпустил из руки. На самом деле он просто старается не делать и не говорить лишнего, пока не найдет оптимального выхода из положения, – поскольку с такой ситуацией в своей школьной практике сталкивается впервые. Нечто похожее – правда, крайне блекло похожее – когда-то давным-давно приключилось с ним в одной лаборатории и окончилось весьма неудачной женитьбой, здесь случай совсем иной, но он предпочитает перестраховаться. Олю же отсутствие немедленной отповеди угнетает куда больше, чем она сама:

О: – (слезая с парты) Простите, Сергей Николаевич, дело в том, что мне это было очень нужно. Крайне необходимо.

СН: – (нейтрально) Пожалуйста, Ольга Павловна. Но в будущем постарайтесь обходиться без меня.

О: – Никакого будущего, – но ведь шмогла! шмогла! А теперь можно спокойно возвращаться на круги своя, в прилично-порядочное существование. Заводить что-то там с учителем – это ж не только моветон, но и просто чертовски трудно уже с организационной точки зрения. Нет, сделала, что хотела, буду вспоминать всю жизнь, и перед тетками теперь не стыдно, это самое главное. – Простите еще раз. «Пусть она вас больше не тревожит» и так далее.

СН: – Ничего, Ольга Пална, все понятно. И давайте-ка уже по домам, и так задержались.